Орлеанская девственница. Магомет. Философские пове - Страница 199

199

За что незамедлительно была
Наказана обиженным Амуром:
Ей сердце жгучим пламенем зажгла
Родящая безумие стрела,
И молодая президентша разом
Узнала страсть и потеряла разум.

Вообразите страшный этот бой,
И эту беспощадную осаду,
И этот приступ, страх внушавший аду,
И этот грозный орудийный вой,
Когда Тальбот с британскими полками
Стоял пред взорванными воротами
И, мнилось, на него бросала твердь
Огонь, свинец, железо, сталь и смерть.
Уже Тальбот и дерзостный и рьяный
Успел войти в ограду Орлеана
И возвышал свой голос громовой:
«Сдавайтесь все! Соратники, за мной»:
Покрытый кровью, в этот миг, поверьте,
Он был похож на бога битв и смерти,
Которому сопутствуют всегда
Раздор, Судьба, Беллона и Беда.

Как бы случайно в президентском доме
Отверстья не забили одного,
К госпожа Луве в жару, в истоме
Глядела на Тальбота своего,
На лик его прекрасный и влюбленный,
Сей гордый лик, с которым бы не мог
Соперничать и древний полубог.

По жилам президентши пламя лилось,
Она забыла стыд, в ней сердце билось.
Так некогда, любовью пронзена,
Из темной ложи госпожа одна
Глядела на бессмертного Барона,
Не отрывалась от его лица.
Ждала его улыбки и поклона
И негой наслаждалась без конца.

Вот президентша, от любви сгорая,
Бросается к наперснице своей:
«Беги, беги, Сюзетта дорогая,
Скажи ему, чтоб он пришел скорей
Меня похитить; а не можешь лично,
То передай хоть с кем-нибудь другим,
Что я по нем тоскую безгранично
И ужинать хочу сегодня с ним».

Сюзетта не сама пошла, а брата
Послала в лагерь; тот исполнил все,
И через час, не боле, три солдата
Ворвались в президентово жилье.

Ворвались, женщину находят — в маске.
Она вся в лентах, в мушках и в раскраске.
На лбу кольцо искусное вилось
Из собственных или чужих волос.
Ее хватают, кутают плащами
И мчат к Тальботу тайными путями.

Надменный этот воин, чья рука
Повсюду пролагала след кровавый,
В объятиях крылатого божка
Хотел под вечер отдохнуть от славы.
Обычай требует, чтоб, кончив бой,
С любовницей поужинал герой,
И жажда нег, как некая забота,
Томит великолепного Тальбота.

Для ужина готово было все:
В лед врублено, в графинах драгоценных
Рубином отливало то питье,
Что в погребах своих, благословенных
Хранит Сито. В другом конце шатра,
Под сенью драгоценного ковра,
Большой диван, украшенный с любовью,
Подушками манивший к изголовью,
Сулил покой и негу до утра.
Утонченное всюду было что-то;
Жить, как француз, была мечта Тальбота.

Немедленно увидеть хочет он
Ту, чьими прелестями он пленен.
Он от волненья места не находит.
Он требует ее, зовет, и вводят
К нему урода, в лентах, кружевах
И фута с три, хоть и на каблуках.
Он видит воспалившиеся веки,
Из глаз какой-то желтой слизи реки
И нос, крючком спускающийся вниз,
Чтоб с подбородком вздернутым сойтись.

Тальбот решил, что это привиденье;
Он крикнул так, что все пришло в движенье.
Страшилище, подобное сове,
Была сестра почтенного Луве,
Которая гордилась чрезвычайно,
Что и ее хотят похитить тайно.

А госпожа Луве, потрясена
Печальною ошибкою, стонала
В бессильной ярости; так ни одна
Еще сестра сестру не проклинала.
Была бедняжка от любви пьяна,
И описать я, право, не сумею,
На что способной сделалась она,
Лишь только ревность овладела ею.

Осел вернулся к Деве, полн огня.
Иоанна, виду не подав нимало,
Но радуясь в душе, пробормотала:
«Ужель вы, сударь, любите меня?»

«Люблю ль я вас? О, что сказать, не знаю, —
Осел ответил, — я вас обожаю.
Как к францисканцу вас я ревновал!
С каким восторгом я подставил спину
Наезднику, который вас спасал,
Рубя с размаху бритую скотину!
Но мне ужасней всякого врага
Ублюдок этот, этот Дюнуа!
От ревности горя, не без причины
Его я перенес за Апеннины.
Что ж! Он вернулся; вам открылся он;
Красивей он — но не сильней влюблен.
Иоанна! Украшение вселенной,
О Дева девственности несравненной,
Ужели Дюнуа — избранник твой?
Нет, должен я быть избранным тобой.
Ах, коль узнать, чем сладостна ослица,
Мне помешала вышняя десница,
Коль, нежное неведенье храня,
Остался до сих пор невинным я,
Коль вынес я из-за тебя немало,
Коль, этой страсти ощущая жало,
Забыл я в небо улететь опять
И коль меня так часто ты седлала,
Позволь же и тебя мне оседлать».

Признанье это услыхав, Иоанна
Была, конечно, гневом обуяна;
Однако все-таки была она,
Коль правду говорить, и польщена,
И нежно улыбалась, еле веря,
Что красота ее прельстила зверя.
Как в полусне, к ослу ее рука
Простерлась вдруг, отдернулась слегка;
Она краснеет; но, собрав все силы
И успокоясь, говорит: «Мой милый,
Вы тщетною надеждой пленены;
Мы позабыли честь родной страны;
Мы с вами слишком непохожей масти;
Я не могу ответить вашей страсти.

199