Орлеанская девственница. Магомет. Философские пове - Страница 198

198

Остановясь у рокового луга,
Он крутит шеей, удила грызет,
Брыкается, карачится с испуга,
Беснуется и не идет вперед.
Животным осторожная природа
Дала чутье особенного рода;
В сравненье с ним наш разум — темный крот,
Так и осел увидел богоданный
Опасности, не зримые Иоанной.
Он взвился кверху и, быстрей луча,
По воздуху благую Деву мча,
Легко перелетел лесные чащи.
Святой Денис, ослом руководящий,
Направил путь крылатого гонца
К воротам многоцветного дворца,
Каких не знал и прадед знаменитый
Монарха, покорившего сердца.
Иоанна, видя яшму, малахиты,
Рубины, золото и мрамор плит,
Воскликнула: «Денис! Святая дева!
Настало время праведного гнева:
Здесь мерзостный живет Гермафродит».
Пока она, в воинственной тревоге,
Копье подъемля и творя мольбы,
Победоносной жаждала судьбы,
Король французов ехал по дороге,
Сопутствуемый свитой золотой…

К песни XX

Вариант окончания этой песни по изданию 1756 года

Он входит и (о волшебство, о чудо!),
Не веря собственным своим глазам,
Неистового зверя видит там.
Копье Деборы, смоченное кровью,
Стояло прислоненным к изголовью.
Его берет он; козни Сатаны
Оружием святым посрамлены.
Герой, разя, кидается на беса;
Трепещет Вельзевул и заодно
С ослом поспешно прыгает в окно.
Воздушною дорогой, выше леса,
Его он в замок богомерзкий мчит,
Где держит взаперти Гермафродит
Прекрасную Агнесу и героев
Обеих наций, в топь их заманя
И подлую ловушку им устроив.
Гермафродит, с того дурного дня,
Как Дева и бастард, разя мечами,
Его покрыли срамом без конца,
Уйдя насильно из его дворца,
Остерегался чествовать пирами
Героев, пойманных его сетями.
Он был суров с невольными гостями
И в погреб их глубокий заточил.
Однажды канцлер, в длинном облаченье,
Явившись к заключенным, объявил
Хозяина священное веленье:
«Вам будет полагаться хлеб и квас
И раз в неделю порка в довершенье,
Пока один или одна из вас
Не выполнит свое предназначенье;
Тогда всю полудюжину он спас.
Подумайте над этим; пусть открыто
Полюбит кто-нибудь Гермафродита.
Любви и хочет и достоин он.
А коль не будет удовлетворен,
Вас высекут, — таков его закон».

Он вышел вон. По окончанье речи
Шесть заключенных собрались на вече.
Но кто же будет в жертву принесен?
Агнеса молвила: «В моей ли власти
Быть раненной стрелою нежной страсти?
Не от меня зависит, что люблю
И верность сохраняю королю».
Глаза Агнесы, полные печали,
Глазам Монроза томно отвечали.
Монроз сказал: «Той, кем душа жива,
Не изменю и ради божества.
Я равнодушен к ста Гермафродитам
И для нее желал бы быть избитым».
«И я для милого пролила б кровь, —
Сказала Доротея. — Где любовь,
Там скрашены ужаснейшие муки:
Что нам мученья, если нет разлуки?»

А Ла Тримуйль к ее ногам приник
И отдавался скорби бесконечной,
Слегка смягченной радостью сердечной.

Откашлявшись два раза, духовник
Сказал им: «Господа, и я был молод;
Те времена прошли; суровый холод
Избороздил морщинами мой лик.
Что я могу? Мое ли это дело?
Я — королевский духовник, монах;
Бессилен я помочь в таких делах».
Поль Тирконель решительно и смело
Встает и заявляет: «Ну, так я!»

Сказал, и общество повеселело,
Надежду на спасенье затая.
Когда минула ночь, Гермафродиту,
Который утром женщиной бывал,
Поль нежное посланье написал,
Чтобы его доставить через свиту,
И приложил короткий мадригал,
Где редкостного вкуса достигал.

Песнь XXI

В том виде, как она печаталась в изданиях, включавших восемнадцать и двадцать четыре песни

Я должен рассказать, конец какой
Имели хитрости Гермафродита,
Как Тирконель наказан был судьбой,
Какая благородная защита
Была оказана отцом святым
Агнесе с Доротеей и с каким
Искусством было колдовство разбито.
Затем подробно расскажу вам, как
Осел у Дюнуа похитил Деву
И как за этот грех господню гневу
Подвергся верности и чести враг.

Но о сражении у Орлеана
И о разгроме английского стана
Я ранее поведать должен вам.
Ты торжествуешь, бог любви! О, срам!
О злой Амур, ведь ты предать собрался
Оплот и славу Франции врагам!
То, перед чем британец колебался,
То, что Бедфорд и опытность его,
То, что рука Тальбота самого
Не сделали, ты совершить берешься.
Ах, пламень твой, сжигающий в тиши, —
Мученье тела, пагуба души!
Ты губишь нас, дитя, а сам смеешься!

Тому два месяца, порхая там,
Где сто бойцов, служа двум королям,
Дрались, удары нанося без счета,
Ты ранил в сердце грозного Тальбота,
Стрелу из первого колчана взяв.
В тот день, в стенах французского оплота,
Минуту перемирия избрав,
Беседовал он, пользуясь моментом,
С Луве, невозмутимым президентом.
За ужином, на скромном торжестве,
Присутствовала госпожа Луве,
С лицом надменным и довольно хмурым,

198