Орлеанская девственница. Магомет. Философские пове - Страница 52

Являл одни лишь подвиги для нас
И Карла в Орлеане величаво
Венчали Дева, и Любовь, и Слава.
Достаточно я утомлен уже
Рассказом о Кютандре и паже,
О Грибурдоне низком, и порою
Мне кажется, что для таких речей
Едва ли место в повести моей.
Но эти приключения, не скрою,
Записаны Тритемовой рукою;
Я не выдумываю ничего.
И ежели читатель, углубившись
В подробности рассказа моего
И на создателя их рассердившись,
Решит сурово осудить его,
Пусть проведет он пемзою по строкам,
Которые посвящены порокам.
Но истину он все же должен чтить.

О Истина, невинная богиня.
Когда ж твоя восславится святыня?
Ты, призванная вечно нас учить,
Зачем в колодце предпочла ты жить?
Когда придешь ты нас благословить?
Когда писатели в моей отчизне,
Забывши ненависть, оставив лесть,
Расскажут нам про трудность бранной жизни,
Про паладинов подвиги и честь?
О, как был осторожен Ариосто,
Когда, столь величаво и столь просто,
Епископа Турпина в первый раз
Он имя ввел в свой сладостный рассказ!

Еще не одолев своей тревоги,
По Орлеанской ехал Карл дороге,
Сопутствуемый свитой золотой,
Блиставшей роскошью и красотой.
У Дюнуа он спрашивал совета.
Таков царей обычай искони:
В несчастье обходительны они,
Заносчивы в удачливые дни.
Агнеса и доминиканец где-то
Скакали следом. Королевский взгляд
Уж обращался много раз назад,
И был рассеян царственный повеса;
Когда бастард, отвагою объят,
Звал: «В Орлеан», — король шептал: «Агнеса».

Счастливый Дюнуа, душою тверд
И зоркостью врагам отчизны страшен,
Под вечер обнаружил некий форт,
Который плохо укрепил Бедфорд,
Поблизости от осажденных башен.
Он взял его, Карл водворился в нем.
Здесь находились английские склады.
Бог страшных битв, не знающий пощады,
Бог пиршеств, управляющий столом,
Наполнить это место были рады —
Один снарядами, другой вином.
Все принадлежности войны ужасной,
Все то, что услаждает пир прекрасный,
Здесь были соединены в одно,
Как бы для Дюнуа и для Бонно.

Весь Орлеан, забыв на день тревогу,
Спешил принесть благодаренье богу.
Молебствия многоголосный гам,
Собравший городскую знать во храм;
Обед, где, буйной радостью объяты,
Епископ, мэр, монахи и солдаты
Вповалку оказались на полу;
Огонь, пронзающий ночную мглу
И бьющий ввысь сквозь пелену тумана,
Народа крик, веселый звон тимпана —
Все точно пело громкую хвалу
Тому, что Карл, среди французов снова,
Подходит к стенам города родного.

Но крики радости в единый миг
Сменил отчаянья протяжный крик.
Повсюду слышится: «Бедфорд! Тревога!
На стены! В брешь! Вперед! Нужна подмога!»
Пока, хваля весь королевский род,
Беспечно пьянствовали горожане,
Без шума положили англичане
Две толстые сосиски у ворот,
Но не телячьи и не кровяные,
Бонно придуманные для рагу,
А порохом набитые, стальные,
Кровь заставляющие стыть в мозгу
И гибель приносящие врагу;
Снаряд ужасный, мощный, как стихия,
И брызжущий средь ночи или дня
Клубами Люциферова огня.
Фитиль, таящий смерть и разрушенье,
Воспламеняется в одно мгновенье —
И вдруг летят на тысячу шагов
Крюк, створы, подворотня и засова
Тальбот надменный через брешь вбегает,
Успехом, местью, страстью он пылает.
Инициалы госпожи Луве
Сияют золотом на синеве
Стального шлема. Гордый и упрямый,
Он полон был любезной сердцу дамой
И средь развалин и недвижных тел
Ее ласкать и целовать хотел.

Герой суровый, столь привычный к бою,
Ведет полки британцев за собою
И говорит: «Товарищи, пройдем
По городу пожаром и мечом,
Напьемся вволю и вином и кровью
И насладимся досыта любовью!»
Не мог бы, кажется, и Цезарь сам,
Умевший доблесть прививать сердцам,
Удачней речь держать своим бойцам.

На месте, где с протяжным, долгим стоном
Завесой дыма землю взрыв застлал,
Тянулся каменный, широкий вал,
Построенный Ла Гиром и Потоном.
Он мог преградой послужить врагам
И оказать хоть в первое мгновенье
Бедфорду гневному сопротивленье.

И вот уже Потон с Ла Гиром там.
Тьма удальцов сопутствует героям,
Орудия грохочут с перебоем,
И леденит сердца команда: «Пли».
Лишь черный дым рассеялся вдали,
По лестницам, приставленным рядами,
Полки британцев движутся волнами,
И, меч или копье держа, солдат
Торопит верхних, яростью объят.

Разумных мер принять не забывали
В опасности Ла Гир, как и Потон.
Их каждый шаг был взвешен и решен,
И все они предвидели и знали.
Большие чаны масла и смолы,
Отточенные, острые колы,
Кос беспощадных лезвия стальные,
Как бы эмблемы Смерти роковые,
Мушкеты, сыплющие без конца
На головы британцев град свинца,
Все, что необходимость, и искусство,
И ужас, и отчаяния чувство
В сражениях пускают в ход умно,
Все было в битве употреблено.
В канавах, у орудий — всюду бритты,
Обварены, изранены, убиты.
Так летом под серпами у межи
Ложатся на землю колосья ржи.

И все же не слабеет наступленье:
Чем больше жертв, тем яростнее гнев.
Ужасной гидры головы, слетев