Орлеанская девственница. Магомет. Философские пове - Страница 5

Дочь смерти, беспощадная война,
Разбой, который мы зовем геройством,
Благодаря твоим ужасным свойствам
Земля в слезах, в крови, разорена.

В предисловии к поэме Вольтер указал на поэтическую традицию, которой следовал. Тут и «героикомическая» поэма «Война мышей и лягушек», которую древние греки приписывали Гомеру, и романы римских авторов Петрония и Апулея, и шутливые рыцарские поэмы итальянцев Пульчи, Боярдо, Ариосто, и сочинения соотечественников Вольтера — Рабле и Лафонтена. Конечно, все эти авторитеты названы лишь для того, чтобы оправдать традицией те вольности, которые автор «Девственницы» позволил себе в поэме: «в нашей «Девственнице» найдется гораздо меньше дерзостей и вольностей, чем у всех великих итальянцев, писавших в этом роде». Произведение Вольтера — лишь частично пародия на героическую эпопею; в большей своей части она скорее приближается к шутливой рыцарской поэме эпохи Возрождения, прежде всего — к Ариосто. Вольтеру созвучен изящный эротизм автора «Неистового Роланда» и его поэтическая картинность.

Характеры героев Вольтера выдержаны довольно строго: Карл слабоволен и сластолюбив, как правитель — весьма ничтожен; Агнеса наивна, хоть и не без лукавства; Ла Тримуйль прост и трусоват; его возлюбленная Доротея мила, искренна, простодушна и глубоко предана возлюбленному; Дюнуа пылок, восторжен и смел; Жанна — по-крестьянски грубовата и беспредельно наивна. Она и внешне обрисована вразрез с дворянским идеалом хрупкой красоты — смугла, крепко сложена, во рту тридцать два белоснежных зуба и «рот до ушей». Попы, монахи, инквизиторы, святые воины-разбойники очерчены в поэме резко сатирическим пером. Песнь седьмая (история злоключений Доротеи) совсем гонит улыбку с лица читателя; здесь уж не до комизма, история мрачнотрагедийна. Дружба, возникшая между французом Ла Тримуйлем и англичанином д’Аронделем, символизирует в поэме бессмысленность вражды между народами. Война, война! Не от королей ли она? «Счастливцы, чей удел — спокойный труд».

Словом, для умов, склонных к размышлениям над большими проблемами общественной жизни, в поэме найдется немало пищи.

В 1745 году Вольтер послал в Рим папе Бенедикту XIV свою трагедию «Фанатизм, или Пророк Магомет», которая была поставлена еще в 1741 году в Лилле и в 1742 году в Париже. Вольтер лукавил: его трагедия по видимости обличала зло ислама, но в действительности бросала вызов всем церквам и пророкам (как увидим, автор метил и дальше).

Кардинал Флери, первый министр Франции, глубокий старик, любезный собеседник и непреклонный реакционер, нашел в пьесе несколько мест, «недостаточно отточенных» и выразил желание, чтобы автор довел произведение до высшего совершенства (в лукавстве министр не уступал Вольтеру). Вот тогда-то и понадобился папа: к нему, главе «подлинной религии», был отправлен пакет с пьесой, клеймящей религию «ложную и варварскую».

Бенедикт XIV, двести пятьдесят четвертый по счету папа, уроженец Болоньи, в миру Просперо Ламбертини, любил искусство, писал сам, благоволил к художникам, довольно недоброжелательно глядел на слишком усердных служителей церкви, фанатиков и маньяков; он вел весьма светский образ жизни, что приводило в смущение его духовных слуг и очень нравилось философам; Мельхиор Гримм отзывался о нем как о самом «непогрешимом» из пап, — словом, это был папа в духе скептического XVIII века.

Бенедикт XIV ответил Вольтеру любезным письмом, награждая его апостолическим благословением, и сообщил, что он прочитал «превосходную» трагедию с большим удовольствием. Папа прислал Вольтеру и медаль со своим портретом: пухлое, со вздернутым носом лицо, вид до смешного простодушный.

«Э, да он славный малый и, кажется, знает кое в чем толк», — смеялся Вольтер и друзьям писал, что папская медаль для него ценнее двух епископств.

Его святейшеству не были известны следующие строки автора «Магомета»: «Самый нелепый из всех деспотизмов, самый унизительный для человеческой природы, самый несообразный и самый зловредный — это деспотизм священников; а из всех жреческих владычеств самое преступное — это, без сомнения, владычество священников христианской церкви».

Театр был главной трибуной Вольтера. В течение шестидесяти лет он написал тринадцать трагедий, двенадцать комедий, множество либретто, дивертисментов, а всего — пятьдесят четыре пьесы. Как мастер он уступал Корнелю и Расину, но в XVIII столетии был единственным драматургом, способным достойно продолжать их эстетические традиции.

Свою трагедию Вольтер построил по всем законам классицизма, не споря с веком, разделяя сам господствующие вкусы. В пьесе соблюдены все «три единства», в ней пять актов, сценическое действие сведено до минимума и дан широкий простор речам. В ней господствует высокая патетика, сохранен традиционный александрийский стих. Все это шло от века. Что же касается идей пьесы, то это уж сам Вольтер, это Просвещение, это то, что противоречило традиции, шло вразрез с официальной идеологией, разрушало установившиеся понятия.

Представление о трагедии «Магомет» как о пьесе только антицерковной или антирелигиозной вряд ли правомерно и, во всяком случае, не исчерпывает ее содержания. Трагедия посвящена основателю ислама, но в речах сценических героев нет ни слова о сущности этой религии. В жарких диспутах, которые происходят на сцене, не содержится никаких указаний на различия между старыми и новыми верованиями, зритель остается в полном неведении относительно того, что нового придумал Магомет и каким богам поклонялись жители Мекки и Медины до него. (Однако в сочинении «Опыт о нравах» Вольтер достаточно ясно изложил монотеистическую систему Магомета.)